Читаем, много

[RV9CQQ]

да вроде РС "за борт" не выкидывали. Одну как раз в Питер отправили. Даже "надыбали" еще несколько и на другие корабли поставили. Вот только интересно будет послушать эфир на КВ с рядом расположкееым искровым передатчиком.

[RV9CQQ]

Кстати, вопрос со связью там обсуждался немного в другом месте: http://www.litostrovok.ru/viewtopic....280&start=2460
Так примерно страницы три. И довольно оригинально.

[EI4JF]

Е. А. Федосов. "Полвека в авиации. Записки академика." О развитии советской/российской авиации и авиавооружений. Рекомендую.

[UT5JMX]

Трубка механически щелкнула о пластмассу телефона.

— Кто звонил?

Сердце тяжело вытолкнуло кровь, замерло, сжимаясь в камень.

— Кто звонил, Коля? — тень жены легла на стену.

Он слепил из лица, словно из теста, простецкое выражение:

— Да Багапшин опять просит картошку из подвала перевезти.

Жена глядела оценивающе, и он отвел глаза, шагнул мимо нее к шкафу, добавляя в голос ворчливое неудовольствие:<

— Голодаем, говорит. На тебя, Василич, вся надежда…

Накинул пиджак, проверил ощупью документы в кармане. Жена молчала, и по тяжелому ее дыханию чувствовалось, что не верит она.

— Я быстро, — усмехнулся, — спасать голодающих же надо.

Снял с гвоздика ключ от машины и вышел.

Сердце тонким уколом остановило его на площадке второго этажа. Он замер, сжимая ладонями шершавость перил, на вдохе, под пристальными взглядами дверных глазков. Втянул осторожно воздух. Боль смялась, осталась тяжестью, и он медленно… шаг за шагом… ступенька за ступенькой сошел, толкнул скрипучую дверь подъезда, глотнул всей грудью сырого ветра… постоял, закрыв глаза…

— Витя, — кольнуло сердце.

Сжал зубы. Он знал, что жена смотрит сейчас в окошко, ожидая его выхода из подъезда, как делает это всегда, и ей совсем не надо знать… пока не надо… ничего еще не ясно…

— Еще ничего не ясно, но есть основания предполагать, что он тут, — торопилась трубка скороговоркой, — не могли бы вы приехать? Может, какие-то детали, вам известные, может, и нет его здесь, очень может быть, что нет его, вы не думайте сразу плохо, просто надо уточнить…

Расслабил плечи. Позвякивая ключами в опущенной руке, прошел, как мог обыденнее, к своему “Москвичу”. Приоткрыл дверцу, махнул рукой дому, не приглядываясь к окнам.

— Витя обещал позвонить позавчера, — вспомнило сердце, замерло пусто.

Ждали весь вечер, от телефона не отходили, легли за полночь, успокаивая друг друга, мол, что ж, бывает, завтра позвонит. Лежал потом в темноте, знал по дыханию, что жена тоже не спит, волнуется, но молчал, словно уснул спокойно, уверенный, что у сына все хорошо.

Боже… может быть, его… тогда уже не было? И эти два дня, обычные два дня, наполненные простыми делами, шелестом листьев, бормотанием телевизора… Ходили гулять в парк, кормили голубей старыми булками, смеялись… а его уже не было?

Механически управляясь с автомобилем, выехал со двора, пропустил бездумно стайку ребятишек на переходе. Выкатился на проспект под зеленую подмигивающую стрелку светофора. Мимо суетно мчались автомобили, спешили по своим делам разноцветные пятна прохожих, и стало немного легче, совсем чуть-чуть — благополучие это чужое охладило сердце. Перестроился в средний ряд, прижал педаль газа, набирая скорость...

Они ошиблись… ошиблись, он ведь сказал: всего неделю как вывели на базу, ждем замены, скоро домой, во вторник позвоню еще, не волнуйтесь… Но не позвонил… Неужели… его… нет?

В груди сжалось жестко, и нога на педали дрогнула. Мимо летели машины, не останавливаясь, не сбавляя ход, задние загудели сварливо в спину, и он заставил себя вернуться из боли, ускорился и летел дальше, не снижая скорости, удачливо проскакивая мигающие желтым светофоры, не вслушиваясь в сердце.

На площади аэропорта отметил издалека зеленый армейский “Урал”, подкатил к нему. Четверо солдат в кузове перекладывали длинные ящики из светлой солнечной фанеры. Рядом курил лейтенант, задумчиво стряхивая по ветру пепел.

— Подполковника Словцева, — Васильевич опустил стекло “Москвича”, — не видели?

— Там, — лейтенант ткнул сигаретой вдоль забора летного поля, — на транспортном терминале.

— Я — Епифанов, — произнес, глядя настороженно в глаза офицера.

Но лейтенант лишь кивнул безразлично:

— Там Словцев, там, — и отвернулся к грузовику.

Васильевич посмотрел поверх борта на ящики в кузове, как их с натугой приподнимают бойцы, и угадал мгновенно — гробы, “цинки”, тот самый “груз двести”, неподъемный двоим, потому их и четверо.

Узкая дорога до ворот грузового терминала показалась бесконечной. Щелкали под колесами швы “бетонки”, метрономом убивая мгновения с механической четкостью.

Словцев ждал, расставив широко ноги, словно в качку, посреди грузовой площадки. Увидел знакомый “Москвич”, пошел навстречу, протянул руку:

— Николай Васильевич, здравствуйте, — и посмотрел пусто.

И под этим взглядом сердце исчезло, ухнуло куда-то в черноту.

Пожал ответно ладонь, а касания не почувствовал.

— Здравствуй, Саша.

— Вы не волнуйтесь особо, — поспешил подполковник, — ясности нет, потому вас и просим, знаете ведь, как бывает…

— Как? — упало камнем.

— Николай Васильевич, там все непросто, — Словцев выталкивал из себя слова, — мы без вас можем ошибиться, а ошибаться тут никак нельзя, понимаете же…

— Понимаю, — аккуратно закрыл дверцу на ключ, подергал привычно ручку, проверяя.

Сердца уже не было. Рассекая голову надвое, пульсировала обжигающая артерия. Лицо же оставалось невозмутимым, и, обрадованный его видимым спокойствием, Словцев подхватил под локоть, потянул за собой:

— Группа не вышла на связь, а на следующий день обнаружили приблизительно в том районе тела, опознать не смогли, решили, что это они, хоть и не похожи вроде, а знать надо точно, тут уж точно надо, иначе никак.

— Почему… не смогли? — Васильевич слышал свой голос как чужой.

Подполковник коротко глянул на него:

— Обезглавлены. Местами обожжены.

“Пытали”, — проговорил про себя Васильевич, и слово это сердца не нашло, кануло в темноту души бесследно. Только спросил:

— Когда это случилось?

— В понедельник.

Значит… значит, его уже не было… три дня его уже нет…

За ангаром — широкое, до горизонта, летное поле. Натянутой струной в небо — взлетная полоса, дрожащая горячим воздухом, словно край мира. У самого порога ее на бетонке в ряд лежали брезентовые бурые коконы.

Витя…ты здесь, Витя?

— Вот этот, — присел у второго справа подполковник, взялся ладонями за края кокона, посмотрел снизу вверх. — Готовы?

Васильевич кивнул.

Брезент разошелся. Прикрытая тряпьем пустота выше шеи, обнаженная грудь с рыжеватым знакомым волосом, обезображенная теперь несколькими крупными черными вмятинами, словно вдавленными пальцем, и ниточка с алюминиевым крестиком, светлым, словно слеза, тем самым, что жена принесла из церкви, повесила своими руками, провожая.

Витенька…

Кипятком окатило шею, голову, грудь. Дрогнули ватно ноги. И сердце, кажется, выскользнуло из груди, покатилось по серой струне взлетной полосы, убегая от беды, словно легкий воздушный шарик от ветра, прыгнуло в небо за сыном, в воздушный коридор, отмеченный всем уходящим душам. Мир накренился. Горизонт вздыбился, бросился за улетающим сердцем.

— Николай Васильевич!

А он падал, медленно, словно в дурном сне. И смотрел, смотрел остановившимся взглядом на обезображенное тело, на крестик, на белое, в засохших капельках крови плечо, и ничего больше для него в мире не было.

Словцев бросился к нему, подхватил.

И Васильевич закричал вдруг, дергаясь судорожно:

— Не он! Не он! Не Витя!

Словцев, глядя больным взглядом, бормотал что-то успокаивающее, подбежали еще люди, придержали, помогли подняться, а он повторял все:

— Не он! Не Витя! Шрама нет!

Бежал из детского сада навстречу распахнутым отцовским рукам, через забор рвался, сиял улыбкой, зацепился, как плакал тогда на руках, горько, как только дети плачут, не стесняясь боли и себя, а шрам остался, тонкий, белый, на всю жизнь…

— Не он это, не Витя! Господи… крестиков много… рыжих много… не Витя, не он…

И когда его несли на солдатской плащ-палатке в медпункт аэропорта, Васильевич, парализованный, глядя немигающим правым глазом, шипел сквозь зубы, стыдясь себя:

— Жене не говорите, как дело было. Не говорите, ребята…

[RX4CD]

Да и на Курскую дугу хотя бы полк Т-90!!!!!!!!!!

Да-а! Интересно, а как бы сейчас все было, если бы Миша Горбачев родился Машей?))

[UA3AFO]

Ходжа насреддин Леонида Соловьёва
На Востоке о нем слагали легенды.В книге и народная Мудрость,и острота ума, доброта к людям и справедливость.
Прочитайте. Не пожалеете. Написана лёгким слогом и остановиться невозможно. Начните с Первой части
https://bookmate.com/books/OYBSk3c9 Начало уже завлекает.
и только потом прочитайте продолжение Соловьев Леонид - Очарованный принц, скачать бесплатно книгу в формате fb2, doc, rtf, html, txt

[UT5JMX]

— Не советую я тебе туда идти, — задумчиво покачала головой ведьма. — Гиблое это дело, к королевским дочкам свататься.

— Почему? — удивился царевич.

— Да так… Ходил тут уже один на днях, вроде тебя. Как же его звали-то?.. Не Иван, точно, но тоже xxxxx изрядный. Я его отговаривала, да разве ж меня кто слушает? — ведьма обреченно махнула рукой. — Вы же все такие умные, а я выжившая из ума старуха, болтаю невесть что.

— А что с ним стало?

— С кем?

— Ну, с этим. Который не Иван, а другой.

— А, с ним-то? Да как обычно. Король велел ему выполнить три задания. Выполнит — получит принцессу в жены и полкоролевства в придачу. Не выполнит — фиг получит.

— И он выполнил?

— Трудно сказать, — уклончиво ответила ведьма. — Первое задание было уничтожить банду из сорока разбойников. Уничтожил он их, или нет, неизвестно, но больше в наших краях этих разбойников не видали.

— А второе задание?

— Убить двухголового великана-людоеда, — охотно отозвалась ведьма. — Тоже тот еще тип был.

— Был?

— Ну да. Я так полагаю. Точнее сказать не могу, но людоеда тоже больше никто не видел.

— А третье задание?

— Одолеть вражескую армию.

— И он что же?!.

— Наверняка сказать затрудняюсь, — замялась старуха, — но…

— Их тоже больше никто не видел?

— В точку, — кивнула ведьма.

— Ну так в чем же дело? Он три задания выполнил, почему не женился на принцессе?

— Сложный вопрос, — вздохнула ведьма. — То есть он, конечно, пошёл за обещанной наградой…

— И что?

— И всё. Больше его никто не видел.

[UT5JMX]

Ты умер по пути домой.

Попал в автомобильную аварию. Не особо примечательную, но всё же смертельную. Ты оставил жену и двух детей. Смерть была безболезненная. Скорая пыталась тебя спасти, но всё попусту. Твое тело было так изуродовано, что тебе лучше было уйти, поверь мне.

И тогда ты встретил меня.

— Что… Что произошло? — спросил ты. — Где я?

— Ты умер, — ответил я, как ни в чем не бывало. Не время жеманничать.

— Там был… грузовик, и его заносило…

— Ага, — сказал я.

— Я… я умер?

— Ага. Но не расстраивайся, все умирают, — подтвердил я.

Ты осмотрелся. Вокруг была пустота. Только ты и я.

— Что это за место? — спросил ты. — Это жизнь после смерти?

— Более или менее, — ответил я.

— А ты бог?

— Ага, — сказал я. — Я Бог.

— Моя жена… и дети — пробормотал ты.

— Что?

— С ними все нормально?

— Мне это нравится, — сказал я. — Ты только что погиб и так волнуешься о своей семье. Это очень хорошо.

Ты посмотрел на меня с благоговением. В твоих глазах я вовсе не выглядел как Бог. Я казался тебе обычным мужчиной. Или, может быть, женщиной. Каким-то влиятельным человеком с размытым лицом. Скорее учителем начальных классов, чем Господом Всемогущим.

— Не волнуйся, — сказал я. — Они в порядке. Твои дети всегда будут помнить о тебе только лучшее. Они не накопили к тебе неуважение. Твоя жена будет плакать, но в душе будет чувствовать облегчение. Честно говоря, твой брак разваливался. Если тебя это утешит, то могу сказать, что жена твоя будет чувствовать себя очень виноватой за это тайное чувство облегчения.

— Ооо…- протянул ты. — Ну, а что теперь? Ты пошлешь меня в рай или в ад, или что-то вроде того?

— Ни то, ни другое — ответил я. — Твоя душа переселится в иное тело.

— Ааа, значит, Индуисты были правы….

— Все религии правы по-своему — сказал я. — Пойдем со мной.

И ты пошел рядом со мной сквозь пустоту.

— Куда мы идем?

— Конкретно — никуда. Просто приятно гулять во время разговора.

— Тогда в чем смысл? — спросил ты. — Когда я буду рожден вновь, я же буду вновь пустым, как стеклышко? Всего лишь дитя. Значит, весь мой опыт и все, чего я добился в той жизни, не будет иметь значения.

— Вовсе нет! — заверил я. — У тебя внутри уже заложены опыт и мудрость прошлых твоих жизней. Ты просто их в данный момент не помнишь.

Я остановился и обнял тебя за плечи.

— Твоя душа намного огромней, изумительней и прекрасней, чем ты можешь себе представить. Человеческое сознание может воспринимать лишь крошечную долю того, что на самом деле существует. Это словно окунуть палец в стакан воды, чтобы проверить, холодная она или горячая. Ты впускаешь часть себя в этот мир, а когда выходишь из него, то весь накопленный опыт и знания остаются у тебя.

Ты был в человеке все предыдущие 48 лет, поэтому ты еще не чувствуешь оставшуюся часть своего огромного сознания. Если бы мы с тобой еще здесь походили, ты бы начал постепенно вспоминать все, что было с тобой в прошлых жизнях. Но нет смысла это делать между жизнями.

— Сколько же раз я пережил реинкарнацию?

— О, много. Очень, очень много. Ты пережил множество разных жизней, — ответил я. — На этот раз ты будешь китайской крестьянкой в 540 году до нашей эры.

— Подожди, как так? — поперхнулся ты. — Ты посылаешь меня назад во времени?

— Ну, можно сказать и так. Время в той форме, в которой ты его знаешь, существует только в твоей вселенной. Там, откуда я родом, все происходит по-другому.

— Откуда ты родом?.. — удивился ты.

— Ну да, — объяснил я. — Я тоже откуда-то родом. Но совершенно из другого измерения. И там есть еще такие же, как я. Ты, конечно, хочешь знать, каково это там, но, честно говоря, ты не поймешь.

— Ааа, — разочарованно протянул ты. — Но послушай, если я перевоплощаюсь в людей из разного времени, я, наверное, когда-нибудь могу пересечься с самим собой?..

— Конечно. Такое очень часто происходит. Из-за того, что каждая жизнь осознает лишь себя, ты даже не понимаешь, что встреча произошла.

— Тогда в чем смысл всего того?

— Ты серьезно? — удивился я. — Ты спрашиваешь меня, в чем смысл жизни? Немного клише, тебе не кажется?

— Но это закономерный вопрос, — настойчиво сказал ты.

Я посмотрел тебе в глаза.

— Смысл жизни, то, ради чего я создал эту вселенную, это чтобы ты развивался.

— Имеешь в виду человечество? Ты хочешь, чтобы человечество развивалось?

— Нет-нет, только ты. Я создал всю эту вселенную для тебя. С каждой новой жизнью ты растешь и развиваешься, превращаешься во всеобъемлющий интеллект.

— Только я? А как же остальные?

— Остальных не существует. В этой вселенной больше никого нет. Есть только ты и я.

Ты уставился на меня.

— Но все люди на Земле…

— Это все ты. Разные перевоплощения тебя.

— Я… Я — ВСЕ?

— Именно, — с удовлетворением заключил я и похлопал тебя по спине.

— Я — каждый человек, который когда-либо жил на Земле?

— И который когда-либо будет жить, да.

— Я Авраам Линкольн? — поразился ты.

— И ты Джон Вилкс Бут.

— Я Гитлер?

— И ты миллионы его жертв.

— Я Иисус?

— И ты каждый из его последователей.

Ты замолчал.

— Каждый раз, причиняя кому-то боль, ты причинял боль самому себе. Каждый раз, делая кому-то добро, ты делал добро себе. Каждый счастливый или грустный момент пребывания на Земле был испытан, или будет испытан только тобой.

Ты задумался.

— Зачем? — наконец спросил ты. — Для чего все это?

— Потому что однажды ты станешь таким, как я. Потому что ты и есть я. Ты часть меня. Ты дитя моё.

— Значит, я и есть Бог? — недоверчиво спросил ты.

— Нет, пока еще нет. Сейчас ты только зародыш. Ты растешь. Когда ты проживешь каждую человеческую жизнь на Земле во все времена, ты будешь готов родиться.

— Значит, вся вселенная, — изумленно сказал ты, — это всего лишь…

— Яйцо, — подтвердил я. — А теперь тебе пора в новую жизнь.

И я отправил тебя в путь.

[UT5JMX]

Я спросил сегодня у менялы,
Что дает за полтумана по рублю,
Как сказать мне для прекрасной Лалы
По-персидски нежное «люблю»?

С. А. Есенин






Это было в начале семидесятых. Я спросил у прекрасной юной Кэто из небольшого горного села:

– Скажи, Кэто, как по-грузински будет «здравствуй»?

– «Гамарджоба» по-грузински – «здравствуй!».

– А как будет «спасибо»?

– «Гмадлобт!» – «благодарю вас», а «диди мадлоба» – «большое спасибо!»

– «Привет, девочка, какая ты красивая!» – как это сказать?

Кэто долго смеялась, а потом ответила:

– «Салами гогона ра ламизи харр!»

Я все записал русскими буквами. Потом читал то, что было записано, и девушка опять смеялась, видимо – над моим плохим произношением. Мы сидели в саду дома ее родителей. Вокруг все было в синем – беседка в синих цветах клематиса, приглушенная синева темных гор, высокая синева неба и ярко-синие глаза Кэто.

– А как сказать, Кэто: «я люблю тебя»?

– Грузинский парень говорит любимой девушке: ме шен миквархар!

– Ме шен миквархар, Кэто!

Кэто всплеснула руками от удивления.

– Ме шен миквархар, Кэто! Ме шен миквархар, Кэто! – без конца повторял я, и она хохотала так, что слезы текли из ее красивых глаз.

Прошло совсем немного времени, я опять оказался в Грузии. Познакомился с симпатичным стариком и пригласил его посидеть в маленьком кафе на берегу моря. Мы ели хачапури, грузинские лепешки с сыром, запивали их зеленым чаем и разговаривали. Темное море приветствовало нас тысячами белозубых улыбок прибоя. На столе в вазочке стоял синий цветок клематиса.

Я рассказал историю своего знакомства с Кэто. Потом достал записи, читал то, что надиктовала Кэто, и спрашивал, правильно ли это записано.

– Правильно, – отвечал мой собеседник, – и это правильно, и это тоже правильно.

– А скажи мне, бабу (дедушка), что означает: «ме шен миквархар»?

Бабу улыбнулся, задумался. Ответил не сразу. Кровь застучала у меня в висках.

– Что ты так побледнел, мой друг? Видно, зацепила-таки твое сердце нежная Кэто.

Старик опять немного помолчал.

– Не стану обманывать. Есть такая грузинская пословица, по-русски она звучит так: «может ли знать осел, что за фрукт хурма?»

Мы весело посмеялись над тем, как ловко подшутила надо мной юная проказница. Я не чувствовал никакой обиды. Мне понравилась невинная шутка прелестной Кэто, и впоследствии я иногда рассказывал эту историю своим друзьям.

Много лет минуло с тех пор. Однажды темным зимним вечером мне позвонил давний друг и почему-то вспомнил этот симпатичный эпизод моей юности. Я открыл Интернет и набрал на синем экране: «ме шен миквархар». Бесстрастный компъютер ответил: «я люблю тебя»! Вот это да! Значит, Кэто вовсе не высмеивала меня и все правильно продиктовала. А обманул, вернее, подшутил надо мной лукавый старик. Да нет, почему подшутил? – напрямую сказал то, что думает. Но ведь он был прав, тот «бабу»: осел не знает вкуса хурмы, «варма ра ицис хурма ра хилиао» – вот как это звучит по-грузински. На высоком дереве растет хурма, откуда ослу знать, что это за фрукт?!

Вкуса-то он не знает, а вот любить сладкую хурму никто не может ему запретить – «ме шен миквархар, Кэто!».

[UT5JMX]

Что это у вас, ребята? Полёвочка? Ах, ты, родненькая...



Три стальки, четыре медные жилки. Как живая, непослушница ты, а? Как нерв накалённый... Увидал я её первый раз в девяносто четвертом. Сбылась мечта всей жизни - морская пехота, Краснознаменный Северный флот. Мама не горюй, я флотский! А мне - будешь связистом. Как серпом.

О спецназе мечтал, а мне - катушку на спину. Не нравится катушка - бери Р-109. А в ней четырнадцать кило и ни грамма романтики. Невзлюбил я связь, понятно. Грязная, неблагодарная работа. В ротах пацаны со стрельбища не вылезают, минометчики трубы таскают, жизнь кипит! А я... Помог мне в жизни разобраться мой командир. Александр Григорьевич Девятов. Старший лейтенант. "Связь - нервы войны", - говорил. - "Пока связь есть - и адмирал адмиралом называется, войском управляет. А как потеряно взаимодействие: войско - банда, адмирал - стручок". Молодой был. Горячо выражался. Я к нему как-то напрямую, мол, видал я вашу связь и всё такое. Переводите в роту по-хорошему. А он усмехнулся так, с понятием. Щелкнул тумблером и в динамики эфир полился. Потрескивает, попискивает, мычит не по-русски... "Ты", - сказал Девятов, - "слышишь сейчас дыхание мира. Потрескивание это - солнечная пыль сыплется в атмосферу, над Грумантом северным сиянием вспыхивает.

Пищит Диксон, радисту не спится, сорит в космос матерками. А мычит норвежец, тревожится. В Баренцевом его льдами затирает"... До сих пор странно: правду ли сказал мне тогда Александр Григорьевич? Откуда ему знать было о сиянии на Груманте. Да и норвежским он не владел, вроде. Только захватило меня, понесло: эфир этот, неведомые дали и звуки, едва слышные голоса и различимые с трудом капли морзянки, этот шепот мироздания, пронизывающий планету и улетающий без всяких границ туда, где один божий дух бесплотен носится или, кому знать, глядят на нас сверху печальными глазами неведомые человеки. И так захотелось внимать, чувствовать все языки и знаки, пропускать через себя, помогать голосам этим слышать друг друга... Так я заболел связью. На Рождество бригаду подняли по тревоге. На второй день мы были уже в Грозном. Война для связиста - адская работа, я так скажу.

Связь разворачивается первой и уходит последней. Обеспечить управление и взаимодействие. И никаких гвоздей. Надеялись мы на радио, да в эфире такой кавардак: и плачут, и кричат, и мамку кличут, и снайперши стихи читают, и наши с дудаевцами лаются. К тому же глушили нас нещадно. И секретности в радио никакой. Вторая рота вышла к Дворцу. Ад кромешный, земля кипела. Воды глоток доставить, раненых вынести - невозможно. Выкатывался танк, бронёй прикрывал и бил прямой наводкой, чтобы ослабить огонь. И сейчас же укатывался - и танкам там доставалось крепко, немало сгорело. Как тут наладить взаимодействие, да ещё, чтобы враг не знал о наших планах? Решили бросить полевку между домами. Такую точно, как ваша. Замаскировать, присыпать, пока прикрытие работает. И вот выкатывается танк, бьет так, что земля дрожит. В него бьют ответно, от разрывов и дышать никак, всё в дыму. Александр Григорьевич с катушкой на спине из подвала нырком в тот дым, а я в подвале, у окошка.

В ладони у меня - полёвочка. Пока она сквозь пальцы мои бежит жив, значит, старший лейтенант. Как замрёт - мне страшно делается до коликов. Будто через мою ладонь его жизнь проходит, ниточкой тонкой скользит, полевкой непокорной по камешкам вьётся, шуршит. Пробирался Александр Григорьевич к соседнему дому сорок две минуты. А следующим днем от разрыва мины погиб старший лейтенант мой. Той ночью увидел я сон, что снится мне и по сию пору. Как полёвочка нас соединяющая скользит сквозь пальцы, утекает. Хватаю её, упрямую, а она режет струной, нервом оголённым сечёт до костей - не удержать, не умолить.

Как терпеть боль становится невозможно, я поднимаюсь. Знаю, что уже не уснуть. Включаю эфир. И слушаю до рассвета перешептывание полярных сияний у Груманта, пьяную морзянку радистов Диксона и норвежский рыбацкий говорок.

[UA3AIF]

Да-а! Интересно, а как бы сейчас все было, если бы Миша Горбачев родился Машей?))

Ну, так посмотрим, что будет.

[RT5T]

Дочь учится в Театральном, кстати, сегодня День Рождения у нее, приучает меня к хорошей литературе.
Не сказать что я настолько дремуч, читал, и не мало, но как-то всё некогда.
Из последнего- " Оскар и Розовая дама". Честно- до слёз! "Цветы для Элджерона", ну и "Чайка по имени Джонатан Ливингстон" полная версия. Четвертую главу раньше не публиковали. Написана почти полвека назад, а как будто сегодня. Рекомендую!

[RG3B]

Рекомендую!

Джанни Родари "Джельсомино в стране лжецов."

[N2HO]

Еще Игорь Перепелица (спасибо UT5JMX за наводку!):

Подранок.

[UT5JMX]

Еще Игорь Перепелица (спасибо UT5JMX за наводку!):

Подранок.

Георгий, благодарю.

Значит не зря сюда захожу. Лишь подумал. С рассказами Игоря Перепелицы. Как и со многим в жизни. Главное не переборщить. Как с шоколадом. Чередовать. Не сразу все подряд читать его. С передышками. Нет?